Михаил 
                      Юрьевич
             Лермонтов.
     Герой нашего
                     времени.

             Отрывок  из
                          романа

   Мне невольно
   пришло на
   мысль, что
   ночью я
   слышал тот же
   голос, я на
   минуту
   задумался, и
   когда снова
   посмотрел на
   крышу,
   девушки там
   не было. Вдруг
   она
   пробежала
   мимо меня,
   напевая
   что-то другое,
   и,
   прищелкивая
   пальцами,
   вбежала к
   старухе, и тут
   начался
   между ними
   спор. Старуха
   сердилась,
   она громко
   хохотала И
   вот вижу,
   бежит опять
   вприпрыжку
   моя ундина:
   поравнявшись
   со мной, она
   остановилась
   и пристально
   посмотрела
   мне в глаза,
   как будто
   удивленная
   моим
   присутствием;
   потом
   небрежно
   обернулась и
   тихо пошла к
   пристани.
   Этим не
   кончилось:
   целый день
   она
   вертелась
   около моей
   квартиры;
   пеньё и
   прыганье не
   прекращались
   ни на минуту.
   Странное
   существо! На
   лице ее не
   было никаких
   признаков
   безумия;
   напротив,
   глаза ее с
   бойкою
   проницательностью
   останавливались
   на мне, и эти
   глаза,
   казалось,
   были одарены
   какою-то
   магнетическою
   властью, и
   всякий раз
   они как будто
   бы ждали
   вопроса. Но
   только я
   начинал
   говорить, она
   убегала,
   коварно
   улыбаясь.
      Решительно, я
   никогда
   подобной
   женщины не
   видывал. Она
   была далеко
   не красавица,
   но я имею свои
   предубеждения
   также и
   насчет
   красоты. В ней
   было много
   пароды...
   порода в
   женщинах, как
   и в лошадях,
   великое дело;
   это открытие
   принадлежит
   юной Франции.
   Она, то есть
   порода, а не
   юная Франция,
   большею
   частью
   изобличается
   в поступи, в
   руках и ногах;
   особенно нос
   очень много
   значит.
   Правильный
   нос в России
   реже
   маленькой
   ножки. Моей
   певунье
   казалось не
   более
   восемнадцати
   лет.
   Необыкновенная
   гибкость ее
   стана,
   особенное, ей
   только
   свойственное
   наклонение
   головы,
   длинные
   русые волосы,
   какой-то
   золотистый
   отлив ее
   слегка
   загорелой
   кожи на шее и
   плечах и
   особенно
   правильный
   нос - все это
   было для меня
   обворожительно.
   Хотя в ее
   косвенных
   взглядах я
   читал что-то
   дикое и
   подозрительное,
   хотя в ее
   улыбке было
   что-то
   неопределенное,
   но такова
   сила
   предубеждений
   - правильный
   нос свел меня
   с ума; я
   вообразил,
   что нашел
   Гётеву
   Миньону, это
   причудливое
   создание его
   немецкого
   воображения, -
   и точно, между
   ими было
   много
   сходства: те
   же быстрые
   переходы от
   величайшего
   беспокойства
   к полной
   неподвижности,
   те же
   загадочные
   речи, те же
   прыжки,
   странные
   песни...
      Под вечер,
   остановив ее
   в дверях, я
   завел с нею
   следующий
   разговор:
      "Скажи-ка мне,
   красавица, -
   спросил я, - что
   ты делала
   сегодня на
   кровле?" - "А
   смотрела,
   откуда ветер
   дует" - "Зачем
   тебе?" - "Откуда
   ветер, оттуда
   и счастье" - "Что
   же? разве ты
   песнею
   зазывала
   счастье?" - "Где
   "поется, там и
   счастливится".
   - "А как неравно
   напоешь себе
   горе?" - "Ну что ж?
   где не будет
   лучше, там
   будет хуже, а
   от худа до
   добра опять
   недалеко". - "Кто
   ж тебя выучил
   эту песню?" -
   "Никто не
   выучил;
   вздумается -
   запою; кому
   услыхать, тот
   услышит; а
   кому не
   должно
   слышать, тот
   не поймет". - "А
   как тебя
   зовут, моя
   певунья?" - "Кто
   крестил, тот
   знает". - "А кто
   крестил?" -
   "Почему я знаю".
   - "Экая
   скрытная! а
   вот я кое-что
   про тебя
   узнал". (Она не
   изменилась в
   лице, не
   пошевельнула
   губами, как
   будто не об
   ней дело.) "Я
   узнал, что ты
   вчера ночью
   ходила на
   берег". И тут я
   очень важно
   пересказал
   ей все, что
   видел, думая
   смутить ее -
   нимало! Она
   захохотала
   во все горло.
   "Много видели,
   да мало
   знаете, а что
   знаете, так
   держите под
   замочком". - "А
   если б я,
   например,
   вздумал
   донести
   коменданту?" - и
   тут я сделал
   очень
   серьезную,
   даже строгую
   мину. Она
   вдруг
   прыгнула,
   запела и
   скрылась, как
   птичка,
   выпугнутая
   из
   кустарника.
   Последние
   слова мои
   были вовсе не
   у места; я
   тогда не
   подозревал
   их важности,
   но
   впоследствии
   имел случай в
   них
   раскаяться.