Дина Рубина. Любка --------------------------------------------------------------- Ноги у Любки гладкие были, выразительные и на вид - неутомимые, хотя на каждой стопе вдоль п альцев синела наколка "Они устали"... Надо же – щеки впалые, плечи костистые, живот к спине прим ерз, а ноги - даже странно – что там твоя Психея! - Одевайтесь, пожалуйста, - сказала Ирина Михайловна и, глядя, как торопливо путается дев ушка в рубашке, размышляла. Надрывная татуировка Ирину Михайловну не смутила. Она второй год сидела в заводской медкомисс ии, навидалась за это время всякого, понимала, что детство и юность у человека не всегда проте кают на стриженых газонах. Любка держалась скромно, глядела порядочно, пальцы ног на осмотре стыдливо поджимала. Ирина Михайловна дождалась, пока она оденется, бестолково выворачивая туда-сюда рукава зелен ой кофты, и позвала ее в коридор. - Послушайте... Люба... - она заглянула в лицо девушки. - Вы не представляете, какой это тяжелый хлеб - труд обдирщиц. Через месяц вы рук своих не узнаете, сплошные будут рубцы и ожо ги... Любка настороженно помалкивала, соображая, какого рожна заботливой докторше надо. - Не пойдете ли няней ко мне? У меня ребенок, восемь месяцев. Сидеть некому, положение тяже лое... А я... я вам шестьдесят рублей буду платить... Похожа была докторша на воспитанную девочку из ученой семьи. Некрасивая, веснушчат ая. Нос не то чтобы очень велик, но как-то вперед выскакивает: "Я, я, сначала - я!" И все лиц о скроено так, будто тянется к человеку с огромным вниманием. Губы мягкие, пухлые, глаза пе ред всеми виноватые. На кармашке белейшего халата уютно вышито синей шелковой ниткой: "И.М.3.". Ах ты, докторша... Ну нянькой так нянькой... Любка собрала лоб гармошкой и сказала: - Прикину. Адресок пишите... Нет, с Сонечкой надо было что-то решать. Да и по хозяйству ничего не успевала Ирина Михайло вна. После работы Сонечке кашку сварит, а о себе уже и думать некогда. Простирнет то-другое, а убра ть уже и сил нет. В доме стало запущенно, под шкафом пыль каталась. Мама, мама... Словом, необходим был человек в доме. Где, спрашивается, в этом городишке взять челове ка? Вечером Любка явилась все в той же линялой кофте - ни чемодана, ни узелка. От нее вея ло гордой бездомностью. Привалилась плечом к стенке в коридоре и сказала: - Я сегодня к ребен ку не подойду. Здесь, в прихожей, лягу. Киньте какое старое одеяло на пол. Недоумевающая Ирина Михайловна подчинилась. Как выяснилось в дальнейшем, Любка умел а распределять интонацию во фразе так, что исключались вопросы и уточнения. И жест еще делала руко й, легкий, отсылающий, - мол, а слов не надо... Наутро, в воскресенье, Любка поднялась рано, потребовала керосину и часа три, запершись в ванной, мылась. Любка облачилась в мятое клетчатое платье, сшитое когда-то лучшей ташкентской портнихой для выпу скного бала, и долго возилась у печки, не без удовольствия ворочая кочергой в огне топки пожившую зеленую кофту. - И вот что, доктор, - ласково щурясь в танцующих бликах огня, проговорила Любка. - Вы моих денег мне не давайте... Складывайте где-нибудь... чтоб я места не знала... Она сразу взвалила на себя всю работу по дому. Скребла, стирала, кипятила, варила, вози лась с малышкой – самозабвенно. Ирина Михайловна переживала, пыталась придержать ее - куда там! Просто, когда Ирина Михайловна возвращалась из санчасти, дом оказывался прибранным, обед п риготовлен и укрыт старым маминым платком, ребенок накормлен и угомонен. Всего за два-три дня жизнь Ирины Михайловны задышала теплым ухоженным бытом, словно мама вернулась, и от этого по вечерам тоненько скулило сердце... Недели через две, прихватив Любкин паспорт, она пошла в отделение милиции - прописывать домработницу. Майор Степан Семеныч как в паспорт глянул, так откинулся в кресле и даже не сразу говорить начал, только тряс перед Ириной Михайловной раскрытым Любкиным паспортом. - Ирина Михайловна! Что вы делаете?! - наконец крикнул майор. - Она же главарь банды, эта Люб ка, недавно срок отбыла! И бросил паспорт на стол. - А если она вас обворует?! Ирина Михайловна села, посмотрела на майора, повертела в руках Любкин, вполне обычный на ви д паспорт, подумала о маме... Сильный человек мама всегда говорила: "К черту условности!" Де вчоночьим жестом оправив юбку на коленях, Ирина Михайловна деликатно, пальчиком подвинула Любкин паспорт к майору и сказала виновато: - Ну, обворует - я к вам приду... Пока шла домой, мучительно размышляла - как себя с Любкой держать. Сказать бодро: все в п орядке, Люба, я вам доверяю? - фу, пошлость! Главное, не выдать, до чего боязно засыпать в одной к омнате с главарем банды. В коридоре Ирина Михайловна разделась, на цыпочках прокралась к своей двери и приоткрыла ее. В комнате пели, тихо, заунывно. Любка сидела втемноте, спиною к двери, и мерно колыхала коляску.Словом не обмолвились - ни та, ни другая. Будто Любкина биография началась в кабине те медкомиссии. Хотя на человека, скрывающего свое прошлое, Любка похожа не была. - Вы, Ринмихална, денег в шкафу, в белье, не держите, - посоветовалаоднажды. - Нельзя так п ростодушно жить. Ирина Михайловна растерялась, вспыхнула, возмутилась: неужели Любка в шкафу рылась? - Я не рылась, - добавила Любка, словно услышав ее мысли. - Заметила,когда вы Кондаковой од алживали... А шкаф, да еще в белье, - первое для домушника место. С него начинают. - Да какие у меня деньги, Люба! - Тем более, - возразила та строго. Незаметно выяснилось, что в жизни Любка разбирается лучше Ирины Михайловны и уж гора здо толковее обращается с деньгами: знает, на что и когда потратить, а когда и придержать. Сам о собой получилось, что на рынок выгодней посылать Любку. Как-то прибежала, запыхавшись, бросила в коридоре кошелку с картошкой. - Ринмихална! Гоните-ка восемьдесят рублей! Там старушка два стула продает! Сдохнуть мо жно! Графские! Ножки гнутые, лакированные! Я час торговалась. - Люба, у нас же до зарплаты всего сотня осталась... - Не жмитесь, выкрутимся! ...А стулья и вправду оказались чудом из прошлой, дореволюционной еще, жизни - с нежной ше лковой обивкой: по лиловому полю кремовые цветочки завиваются - осколок какого-нибудь гамбсов ского гарнитура, неведомо какою судьбой занесенный в захолустье азиатского городка.